Миф о “сталинских репрессиях”

Автор: | 2019-01-08
Миф о "сталинских репрессиях"

Миф о “сталинских репрессиях”

Не будет преувеличением сказать, что так называемые «сталинские репрессии» – это основное обвинение, которое «научная» обслуга класса капиталистов выдвигает против коммунизма. Многочисленные либеральные пропагандисты отождествляют коммунизм с «репрессиями», заявляют, будто без силового подавления инакомыслящих и их физического уничтожения коммунизм построить нельзя, а большевики просто по своей природе были настолько кровожадны, что их, хлебом не корми, но дай перестрелять миллионы, а то и десятки миллионов ни в чем не повинных советских граждан. В современной РФ ставят памятники «жертвам политических репрессий» и проклинают «палачей». И хотя наиболее «добросовестные» буржуазные историки уже стесняются говорить о «десятках миллионов невинно убиенных», но отрицание «сталинских репрессий» в буржуазной исторической «науке» считается признаком «дурного тона».

Итак, откуда вообще взялся этот миф и что такое «сталинские репрессии» или «политические репрессии»? Ввел словосочетание «сталинские репрессии» в оборот ни кто иной как Хрущев в своем известном докладе, который более подробно разбирался в первой части данной работы. Согласно Хрущеву, «репрессиями» являлось уничтожение политических противников Сталина. Своего рода антонимом «репрессиям» считалась «социалистическая законность». То есть «репрессии» – это «нарушение социалистической законности». Если следовать этой логике, то соблюдение социалистической законности не может считаться репрессиями, а для доказательства, что в том или ином случае имели место именно репрессии, необходимо доказать, что имели место нарушения законности. Причем всё это имеет отношение только к членам компартии, поскольку о каких-либо репрессиях по отношению к другим категориям граждан речь в хрущевском докладе вообще не шла.

Однако, современная буржуазная трактовка уже намного шире. Так, Согласно Закону РФ № 1761-1 «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 года, политическими репрессиями признаны

«различные меры принуждения, применяемые государством по политическим мотивам, в виде лишения жизни или свободы, помещения на принудительное лечение в психиатрические лечебные учреждения, выдворения из страны и лишения гражданства, выселения групп населения из мест проживания, направления в ссылку, высылку и на спецпоселение, привлечения к принудительному труду в условиях ограничения свободы, а также иное лишение или ограничение прав и свобод лиц, признававшихсясоциально опасными для государства или политического строя по классовым, социальным, национальным, религиозным или иным признакам, осуществлявшееся по решениям судов и других органов, наделявшихся судебными функциями, либо в административном порядке органами исполнительной власти и должностными лицами и общественными организациями или их органами, наделявшимися административными полномочиями».

Что такое «политические мотивы», конечно, не поясняется. Хотя родство буржуазного подхода с хрущевским оппортунизмом очевидно. Хрущев тоже утверждал, что сталинский подход кразного рода троцкистам и бухаринцам был чрезмерно строгим именно по неким «политическим» соображениям. Дескать, они были с ним несогласны в политике, потому он уничтожил их и еще тысячи ни в чем не повинных коммунистов. Однако на самом-то деле «политические соображения» плохо стыкуются с решениями судов. Ведь суд принимает решение исходя из того, доказана или не доказана виновность подсудимого по конкретным статьям уголовного кодекса. Если суд при принятии решений руководствовался какими-то иными соображениями, то есть, к примеру, принял фальсифицированные доказательства и признал невиновных виновными, то можно говорить об ошибочном судебном решении. А у каждой ошибки, как известно, есть имя, фамилия и отчество. По сути, принятие судом решения на основе недостаточных доказательств или вовсе без оных, а по каким-то «политическим соображениям» есть уголовное преступление, которое само должно становиться предметом судебного разбирательства.

Когда буржуазные историки говорят о «политических соображениях» при вынесении судебных решений, то они хотят сказать, что они были вынесены неправильно. Но ведь правильно или не правильно – у этих оценок всегда есть классовая подоплёка. Что, с точки зрения одного класса, правильно, то, с точки зрения другого класса, может быть очень даже неправильно. Допустим, действия направленные на ликвидацию «незаконной» диктатуры пролетариата, даже если такие действия со стороны того или иного лица являются доказанным фактом, с точки зрения буржуазии, будут являться правильными и «законными». И плевать буржуазия хотела на формально-юридическую и доказательственную сторону судебного процесса.

Однако буржуазные «правоведы» не могут признать, будто неправильно всё, что не соответствует праву буржуазии. И доказать наличие каких-то серьезных юридических изъянов в советской правовой системе они тоже не могут. Отсутствуют сколь-либо значимые буржуазные монографические исследования, посвященные критике советского судопроизводства или советского доказательственного права. Поэтому приходится заявлять о некой «политизированности судов и права», которую, в принципе, можно и не доказывать, ибо непонятно, что это такое…

Тут следует обратить внимание еще на два обстоятельства. Во-первых, политика и есть сфера столкновения классовых и внутриклассовых интересов различных групп капиталистов. Во-вторых, право, как возведенная в закон воля класса, не может быть вне политики, не может не нести на себе отпечаток классовой расстановки сил. Проще говоря, право ВСЕГДА политизировано, а, значит, политические соображения господствующего класса присутствуют в абсолютно любой правовой норме любого государства и тем паче в правоприменительной практике. То есть «вынесение приговора по политическим соображениям» – это пустая фраза, ибо политические соображения и так пронизывают всю систему права и ничего плохого по определению здесь быть не может.

Да, советская правовая система была политизирована, но абсолютно в той же мере, в которой политизирована любая буржуазная правовая система. Нет никаких оснований утверждать, что попытка Временного правительства судить Ленина, суд наДимитровым, или смертные приговоры Сакко и Ванцетти, супругам Розенберг, вынесенные буржуазным судом США, процессы Анжелы Девис, Леонардо Пэлтиера носили какой-нибудь иной характер, кроме политического. Другое дело, что советское право отражало объективные интересы, прежде всего, рабочего класса, а буржуазное право отражает интересы буржуазии. Утверждение, что то или иное судебное решение принято по политическим мотивам, отнюдь не означает, что оно было вынесено с несоблюдением правовых норм, то есть незаконно и, тем более, неправильно, то есть не соответствовало объективно истинному положению дел. Наоборот, даже вполне законные судебные решения, которые вынесены с соблюдением всех правовых норм, являются политизированными, поскольку политизировано право как таковое и поскольку создание тех или иных правовых норм и их применение – есть вопрос политический.

Политизированность советского права, к примеру, проявлялась в том, что оно жестко карало за антисоветскую агитацию, которая в условиях враждебного капиталистического окружения была чрезвычайно общественно опасна. Была соответствующая статья в уголовном кодексе, и советские судебные органы обязаны были соблюдать все правовые процедуры при рассмотрении таких дел. Именно гуманизм советской правовой системы предоставлял возможность критикам социализма целыми пароходами покидать Советскую Россию и переселяться туда, где, по их мнению, всё было отлично.

Да, порой, имела место фальсификация доказательств и осуждение невиновных. Но это лишь вопрос соблюдения законности, вопрос качества работы судебных и следственных органов, в котором могли работать сотрудники, политически представлявшие партию буржуазии, желавшие дискредитировать советское правосудие.

Или, наоборот, можно взять современное российское буржуазное право, которое заботится о «чувствах верующих» или борется с «экстремизмом». При разбирательстве дел по данным вопросам ведь тоже соблюдается судебная процедура. А, случается, что она не соблюдается и решения принимаются с нарушением. И это снова вопрос буржуазной законности, а не «политизированности». Признание того или иного состава преступным – это политический вопрос, а вот доказательство того, что тот или иной состав имел место – это уже вопрос теории судебных доказательств.

Хрущев в своем докладе упоминал о «нарушениях советской законности», а современная буржуазная «наука», когда говорит о «репрессиях» вопрос о законности вообще не ставит и изобретает некие «политические мотивы». А при таком подходе абсолютно любого осужденного в сталинский период можно назвать «репрессированным».

Кстати, в приведенном выше официальном определении так и не объясняется, почему приговоры судов следует считать именно «репрессиями». Вообще с этим понятием у буржуазии полная путаница. Словом «репрессии» принято обозначать карательные меры, применяемые государством для своей защиты, то есть, говоря научным языком, для защиты интересов правящего класса. Причем меры эти чрезвычайные и подчас никакого правового оформления не имеющие. В общем-то, согласно принятым сегодня правилам словоупотребления, не бывает «законных репрессий». И если можно говорить о каком-то судебном оформлении репрессий, то, разве что, в виде военно-полевых судов и иных форм упрощенного судопроизводства, при которых судьи не утруждают себя полноценным разбирательством.

Если же приговоры выносятся обычным судом, с соблюдением всех процедур, с полноценным рассмотрением всех доказательств, то называть такие приговоры «репрессиями» некорректно. Ведь это уже будут «законные репрессии», что уже нонсенс.

Получается, что многочисленные буржуазные «историки», исследуя проблему «репрессий», даже толком не дали себе труда определить, что же это такое. Сказать прямо, что все меры, которые предпринимались диктатурой пролетариата для своей защиты, являлись, с точки зрения буржуазии, репрессиями, они не могут. Ведь тогда напрашивается противоположный вывод, что все меры предпринимаемые буржуазным государством для своей защиты, – это точно такие же репрессии, только с точки зрения пролетариата, против интересов которого они направлены. Поэтому дипломированные лакеи буржуазии классовый вопрос замалчивают, а говорят лишь о том, что советское государство в сталинский период уничтожило и подвергло тюремному заключению миллионы якобы «невиновных»советских граждан.

Только дело всё в том, что виновность или невиновность они определяют с точки зрения класса буржуазии. А с этой точки зрения в «виновные» перед буржуазией можно записать ВЕСЬ советский рабочий класс, посмевший установить свою абсолютно «незаконную» диктатуру. Ведь для класса капиталистов абсолютно очевидно, что присваивать чужой неоплаченный труд или отправлять пролетария воевать за интересы капитала – это законно. А вот когда у самого капиталиста рабочий класс, вернувшись с фронта, конфискует завод и, тем более, отбирает власть, то это абсолютно незаконно.

Стоит отметить, впрочем, что слово «репрессии» стало иметь негативный оттенок именно с подачи Хрущева. В сталинские времена данный термин отнюдь не был антонимом законности. Под репрессиями понимались меры подавления, причем именно законные. К примеру в трудах одного из крупнейших советских правоведов А.Я. Вышинского довольно часто используется выражение «уголовная репрессия» или просто «репрессия», когда речь идет о уголовном наказании, назначаемом судом за те или иные преступления. Как мы увидим в последующих главах, во многих советских официальных документах слово «репрессии» отнюдь не означало внесудебные расправы или другие внесудебные меры.

Диалектика виновности и законности

Что такое вина? Данным понятием обозначается отношение субъекта к некому действию, причем причинно-следственное. Если некое событие произошло в результате действий субъекта или при его участии, то говорят о вине субъекта в этом событии. Причем о вине говорят лишь тогда, когда событие характеризуется негативно. Нельзя быть виновным в чем-то положительном. Исключение здесь, разве что, ироническое словосочетание «виновник торжества». Однако вопрос положительной или отрицательной оценки того или иного деяния – это вопрос политики класса и, соответственно, формируемой этим классом общественной морали, которая отражает его интересы. Так, в буржуазном обществе господствует буржуазная же мораль со всеми ее «прелестями».

Однако, если соблюдение норм морали не обязательно поддерживается всей мощью государственной власти класса, то право – это мощный инструмент осуществления классом своей диктатуры, поскольку нормы права имеют общеобязательный характер и их соблюдение обеспечивается государственными карательными органами.

По мере развития производительных сил и производственных отношений изменяется и общественная мораль, и право, причем даже в рамках государства одного и того же класса эксплуататоров. Одни составы преступлений отмирают, на их место приходят другие. Что уж говорить о том, что установление диктатуры пролетариата приводит к возникновению целого ряда составов, которых в капиталистических условиях быть просто не могло. Кроме того, пересмотру подвергается и мера общественной опасности тех или иных деяний.

К примеру, во времена инквизиции и, даже позднее, в капиталистические времена, можно было оказаться виновным в ереси, хотя сейчас это словосочетание звучит в большинстве развитых капстран абсолютно абсурдно. В советские времена можно было быть виновным в спекуляции, что абсолютно абсурдно звучит уже в современных капиталистических условиях, где спекуляция является нормой, называется бизнесом и защищается буржуазным правом. И, наоборот, виновность в «оскорблении чувств верующих» была абсолютной дикостью для советских условий.

Самым тесным образом с определением понятия вины связана проблема меры наказания того или иного деяния, меры определения опасности его для господствующего класса или же, применимо к первой стадии коммунизма, – меры общественной опасности. Так, к примеру, воровство с завода при капитализме и воровство с завода в условиях общественной собственности на средства производства – это одинаковые деяния лишь по форме. По сути же, первое есть лишь ограбление капиталиста (который, к слову, уже ограбил самого работника, присвоив результаты его труда), кража собственности у частного лица, а второе – ограбление своих же товарищей и всего общества, то есть индивидуальное присвоение того, что произведено для общественного потребления. Отсюда ясно, что мера опасности данных деяний, а, следовательно, и мера наказания за такое воровство, разные.

Но и здесь не все так прямолинейно. Нужно понимать, что веками наемного рабства у пролетария формировалось отношение к средствам производства как к чему-то ему не принадлежащему. Поэтому, хоть советское право и призвано было, в том числе, формировать у рабочего бережное отношение к средствам производства, но, допустим, длительный срок заключения за первично совершенное воровство гвоздей был бы мерой явно излишней. Принцип социалистического правосознания как раз и предполагал учет всех обстоятельств при вынесении судебного решения.

Кроме того, мера общественной опасности зависит от конкретно-исторических условий. К примеру, буржуазные борзописцы обвиняют коммунистов в том, что «сажали за анекдот», то есть за антисоветскую агитацию, а при капитализме, дескать, всеобщая «свобода слова», поэтому можно ругать власть сколько угодно, и ничего за это не будет. Однако, на самом деле, буржуазная власть разрешает обывателю ругать себя лишь тогда, когда она повсеместно относительно прочна. Более того, она даже разрешает не только ругать, но и погромы устраивать, поскольку эти действия для нее не опасны. Однако когда классовое господство буржуазии в опасности, она сворачивает всякую «свободу слова» и безжалостно репрессирует за любую критику в свой адрес. Причем надо понимать, что буржуазия репрессирует большинство ради интересов эксплуататорского меньшинства.



Visits: 102

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *